Для большего понимания особостей творчества Николая Николаевича Третьякова вспоминаешь мысли, идеи его отца – Николая Николаевича Третьякова старшего, воспитавшего художника не только в сыне, но образовавшего-образумевшего не одно поколение студентов Суриковского института и ВГИКа. Николай Николаевич своими лекциями по истории русского искусства обращал слушавших к сущностному постижению начальных ценностей русской жизни, вобравших в свое единство и недосягаемое духовное совершенство православного иконописания, и полярностисветских художеств, отзывчивых как к эпическому трагизму, так и к пейзажной лирике. Еще он учил-утверждал, что реализм не исчерпывается внешним жизнеподобием; что реализм не модно меняемая стилистика, а воплощение языками искусств предчувствий и прозрений смыслов национального бытия; что реализм подобен камню-тверди, на коем укрепляешься во времена разрушительных сомнений иль разъедающих рефлексий. Цельность русского реализма не исключает, воспользуемся определением Константина Николаевича Леонтьева, «цветущую сложность» отдельных ветвлений, течений, собирающих близких по мировоззрению художников в общности, склонных к почти каноническому развитию-приращению образных и формальных откровений. Уверовавшие ученики Третьякова-старшего выделены в современном русском искусстве в подобие слаженного хора, в котором каждый вольно ведет посильную дарованию партию, обогащающую общее согласие.

Остерегая от чужебесия, Николай Николаевич учил видеть-любить неприхотливо-родную красоту в природе и искусстве, выделял «московскую школу», находя ее истоки в московской иконописи, пронизанной исихастским светолитием, через столетия забвения проявившимся в холстах Алексея Гавриловича Венецианова, Алексея Кондратьевича Саврасова. Именно они – живописцы среди художников – вернули в русскую культуру почитание колорита как высшей ценности формы, высшего блага, без которого невозможно не столько даже воплощение, сколько переживание образов и сюжетов.

Решаясь давать определения художническим предрасположенностям Третьякова-младшего, отмечаешь его близость к венециановской традиции. Живи он в XIX веке, несомненно, если судить по подходу к искусству, избранной стилистике, излюбленным мотивам и даже образу жизни, мог быть учеником Алексея Гавриловича Венецианова. Но Николай Николаевич-младший – наш современник, которому дорога, внятна вся почвенная линия в отечественном искусстве предшествующих двухсот лет. Он из тех, чье творчество немыслимо без родовых связей, наследственных по отношению к собственному делу-искусству обязательств, без обременения культурой, смиряющих гордыню, драгоценящих достижения.

Первое обязательство художника «московской школы» – верность натуре. Именно в живом созерцании, личном ощущении природных изменчивостей и постоянств «москвич» ищет и обретает все источники вдохновений, поводы для формальных, композиционных исканий. Натура призывает, с одной стороны, к точности, примучивает склонных к философичным фантазмам, с другой – открывает сосредоточенно-наблюдательному глазу подлинное взаимопроникновение природного и рукотворного миров. Взыскательный к себе и ученикам, Алексей Гаврилович Венецианов в стремлении за достоверностью выпиливал стену гумна, чтобы писать заинтересовавшую пластическую идею-сюжет, строил ученикуНикифору Крылову мастерскую для ежедневной фиксации зимнего дня, предрекая будущую требовательность «ученика-правнука» Николая Петровича Крымова (помятуя его отца, учившегося у ученика Венецианова Сергея Константиновича Зарянко) к честному соблюдению законов «дня и часа». Венециановская метафизика, выявляя суть изображаемого, спасается от сопутствующего бездвижного рационализма общением с природой, с ее бесконечной неповторимостью. Третьяков-младший в своих трудах, не терпя приблизительности, одновременно не терпит столь облегчающую жизнь многих собратий фотофиксацию. Он один из редких, кто по прежнему многодневно пишет зимние виды – своего рода оселки, на которых проверяется острота страстности художника-пейзажиста. Стынущие краски связывают, заставляют преодолевать материал, а ведь при этом, добиваясь точности, надо ухватить мотив, не упустить образ. Еще недавно морозные испытания были обязательны для русских художников. Мы зимний народ, и утрата такой малости, как натурная, «студеная работа», предостерегает, подобно мотыльку Брэдбери, о бедственных последствиях.

Для большего понимания особостей творчества Николая Николаевича Третьякова вспоминаешь мысли, идеи его отца – Николая Николаевича Третьякова старшего, воспитавшего художника не только в сыне, но образовавшего-образумевшего не одно поколение студентов Суриковского института и ВГИКа. Николай Николаевич своими лекциями по истории русского искусства обращал слушавших к сущностному постижению начальных ценностей русской жизни, вобравших в свое единство и недосягаемое духовное совершенство православного иконописания, и полярностисветских художеств, отзывчивых как к эпическому трагизму, так и к пейзажной лирике. Еще он учил-утверждал, что реализм не исчерпывается внешним жизнеподобием; что реализм не модно меняемая стилистика, а воплощение языками искусств предчувствий и прозрений смыслов национального бытия; что реализм подобен камню-тверди, на коем укрепляешься во времена разрушительных сомнений иль разъедающих рефлексий. Цельность русского реализма не исключает, воспользуемся определением Константина Николаевича Леонтьева, «цветущую сложность» отдельных ветвлений, течений, собирающих близких по мировоззрению художников в общности, склонных к почти каноническому развитию-приращению образных и формальных откровений. Уверовавшие ученики Третьякова-старшего выделены в современном русском искусстве в подобие слаженного хора, в котором каждый вольно ведет посильную дарованию партию, обогащающую общее согласие.

Остерегая от чужебесия, Николай Николаевич учил видеть-любить неприхотливо-родную красоту в природе и искусстве, выделял «московскую школу», находя ее истоки в московской иконописи, пронизанной исихастским светолитием, через столетия забвения проявившимся в холстах Алексея Гавриловича Венецианова, Алексея Кондратьевича Саврасова. Именно они – живописцы среди художников – вернули в русскую культуру почитание колорита как высшей ценности формы, высшего блага, без которого невозможно не столько даже воплощение, сколько переживание образов и сюжетов.

Решаясь давать определения художническим предрасположенностям Третьякова-младшего, отмечаешь его близость к венециановской традиции. Живи он в XIX веке, несомненно, если судить по подходу к искусству, избранной стилистике, излюбленным мотивам и даже образу жизни, мог быть учеником Алексея Гавриловича Венецианова. Но Николай Николаевич-младший – наш современник, которому дорога, внятна вся почвенная линия в отечественном искусстве предшествующих двухсот лет. Он из тех, чье творчество немыслимо без родовых связей, наследственных по отношению к собственному делу-искусству обязательств, без обременения культурой, смиряющих гордыню, драгоценящих достижения.

Остерегая от чужебесия, Николай Николаевич учил видеть-любить неприхотливо-родную красоту в природе и искусстве, выделял «московскую школу», находя ее истоки в московской иконописи, пронизанной исихастским светолитием, через столетия забвения проявившимся в холстах Алексея Гавриловича Венецианова, Алексея Кондратьевича Саврасова. Именно они – живописцы среди художников – вернули в русскую культуру почитание колорита как высшей ценности формы, высшего блага, без которого невозможно не столько даже воплощение, сколько переживание образов и сюжетов.

Решаясь давать определения художническим предрасположенностям Третьякова-младшего, отмечаешь его близость к венециановской традиции. Живи он в XIX веке, несомненно, если судить по подходу к искусству, избранной стилистике, излюбленным мотивам и даже образу жизни, мог быть учеником Алексея Гавриловича Венецианова. Но Николай Николаевич-младший – наш современник, которому дорога, внятна вся почвенная линия в отечественном искусстве предшествующих двухсот лет. Он из тех, чье творчество немыслимо без родовых связей, наследственных по отношению к собственному делу-искусству обязательств, без обременения культурой, смиряющих гордыню, драгоценящих достижения.

Остерегая от чужебесия, Николай Николаевич учил видеть-любить неприхотливо-родную красоту в природе и искусстве, выделял «московскую школу», находя ее истоки в московской иконописи, пронизанной исихастским светолитием, через столетия забвения проявившимся в холстах Алексея Гавриловича Венецианова, Алексея Кондратьевича Саврасова. Именно они – живописцы среди художников – вернули в русскую культуру почитание колорита как высшей ценности формы, высшего блага, без которого невозможно не столько даже воплощение, сколько переживание образов и сюжетов.

Решаясь давать определения художническим предрасположенностям Третьякова-младшего, отмечаешь его близость к венециановской традиции. Живи он в XIX веке, несомненно, если судить по подходу к искусству, избранной стилистике, излюбленным мотивам и даже образу жизни, мог быть учеником Алексея Гавриловича Венецианова. Но Николай Николаевич-младший – наш современник, которому дорога, внятна вся почвенная линия в отечественном искусстве предшествующих двухсот лет. Он из тех, чье творчество немыслимо без родовых связей, наследственных по отношению к собственному делу-искусству обязательств, без обременения культурой, смиряющих гордыню, драгоценящих достижения.

Остерегая от чужебесия, Николай Николаевич учил видеть-любить неприхотливо-родную красоту в природе и искусстве, выделял «московскую школу», находя ее истоки в московской иконописи, пронизанной исихастским светолитием, через столетия забвения проявившимся в холстах Алексея Гавриловича Венецианова, Алексея Кондратьевича Саврасова. Именно они – живописцы среди художников – вернули в русскую культуру почитание колорита как высшей ценности формы, высшего блага, без которого невозможно не столько даже воплощение, сколько переживание образов и сюжетов.

Решаясь давать определения художническим предрасположенностям Третьякова-младшего, отмечаешь его близость к венециановской традиции. Живи он в XIX веке, несомненно, если судить по подходу к искусству, избранной стилистике, излюбленным мотивам и даже образу жизни, мог быть учеником Алексея Гавриловича Венецианова. Но Николай Николаевич-младший – наш современник, которому дорога, внятна вся почвенная линия в отечественном искусстве предшествующих двухсот лет. Он из тех, чье творчество немыслимо без родовых связей, наследственных по отношению к собственному делу-искусству обязательств, без обременения культурой, смиряющих гордыню, драгоценящих достижения.

Когда пишешь о художнике, то в первую очередь вроде следует усиленно отличать его от собратий. Но в почвенной, канонической традиции все несколько иначе и строже. Сначала личные достоинства проверяются на соответствие родовым обязательностям. Окидывая взглядом историю отечественного искусства, опираясь на бытовавшее «русский значит православный», позволительно утверждать – «русский художник – значит реалист». Верность реализму, почве, школе – добродетель ныне редкая, отделяющая избранных от многих званых. Николай Николаевич Третьяков в своих художнических убеждениях, привязанностях близок Валерию Николаевичу Страхову, Николаю Юрьевичу Анохину, Сергею Ивановичу Смирнову, Илье Александровичу Каверзневу. Согласное признание законов живописи, родственность тем и мотивов не исключают соперничества в сравнении, как в тургеневском рассказе «Певцы», как в народной песне, когда соседнее село, станицу не заставишь играть-петь одинаково, хотя и сюжет и слова, казалось бы, похожие. У каждого своя особость. Выбором мучается зритель, слушатель, пока не прочувствует радость в несчетном многообразии, полюбив которое, тонко подмечаешь, как, к примеру, различно написан вспоротый дорогой или потревоженный одиноким следом снежный наст, как неистощимо вариативен колорит, как органично внутреннему метру и ритму взяты пропорции земли к небу, как много иного личного в холстах Страхова, Анохина, Смирнова, Каверзнева, Третьякова. Результатом из зрительского удовольствия кристаллизуется понимание, что русский реализм, возможно, последний отблеск мирового платонизма, а желаемая новизна – благая эманация первородных идей. Именно включенность в живую, творящую традицию, выделяя, приобщает Николая Николаевича Третьякова-младшего к значимым именам современного русского классического искусства.